Выпускники
Курского Дальневосточного
Уссурийского СВУ

Эта статья - продолжение цикла статей. Предыдущая статья

«…Летом 1942 года у нас в семье произошло событие, которое по тем временам было трагедией. Помню, я лежал в постели с ангиной, которой в детстве частенько болел, трехлетний Игорь гулял во дворе, а мама занималась хозяйством. Стояла жара, двери на улицу и в комнату были открыты. Вдруг входит Игорь без ботинок, в одних носочках. Мама бросается к нему, спрашивает, где его ботинки, а он спокойно отвечает, что какая-то тетя сняла, сказав, что в ботинки заползла букашка. Мама бросилась на улицу, но той тети и след простыл. Где взять новые ботинки взамен этих, единственных? На промтовары, в отличие от регулярно выдаваемых продуктовых карточек, эпизодически в каких-то ведомствах удавалось выклянчить «ордер» на покупку той или иной вещи. Вот и такая была жизнь! Этим же летом умерла моя прабабушка.

Ещё один случай был трагическим: проходимистая бабенка из соседнего дома предложила мешок картошки в обмен на какую-то вещь, возможно, шерстяной платок, предупредив, правда, что картошка подмороженная, но не гнилая. Сделка состоялась, а картошка оказалась совсем гнилой, не годной для еды. Но назад уже хода не было. Вот так!

Изменить положение нашей семьи к лучшему помог случай. В начале лета 1943 года у тети Шуры гостила ее племянница из Коломны, дочка брата Николая (который, кстати сказать, вернулся с войны живым), и заболела. Вызвали районного врача, пытаясь скрыть от нее, что девочка в Москве не прописана. Она, конечно, раскусила эту хитрость, разговорились и. узнав, что мама не работает, предложила ей место медицинской сестры в школе № 7. где она также работала. Мама колебалась, поскольку у нее не было никакого медицинского образования, но Роза Соломоновна Длугач, так звали врача, настоятельно советовала соглашаться, говоря, что она её введет в курс обязанностей медсестры, тем более. что медсестре полагалась рабочая продуктовая карточка, имевшая наивысшие нормы.»

(Связь с современностью. Решив чуть углубиться в семейную историю (малую генеалогию…), послал несколько запросов в Центральный архив города Москвы. После долгой и, казалось, бесполезной переписки удалось найти несколько документов о работе мамы медсестрой в школе. НО никакого разговора не могло идти по поводу получения документов на НЕ родственника, т.е. на Р.С. Длугач. Кто она, какого возраста, где жила, образование, семья? - Так и осталось «белое пятно» в моих поисках хоть каких-то сведений о человеке, спасшем нас с братом и всю нашу семью в критическое военное время… Увы, таков Закон.) – И.М.

«…В школе № 7 в полуподвале была столовая, в которой я обедал. В обмен на отоваренные талоны карточки можно было купить абонемент на обеды. В кассу вместе с деньгами отдавался один талончик абонемента, а взамен получался талончик на обед, который вручался официантке. Хлеб надо было приносить с собой. Я так детально описываю эту процедуру, потому что с ней связан произошедший со мной неприятный эпизод. Однажды я стоял в очереди в кассу, а пара кусочков хлеба, завернутые в гaзeтy, лежали у меня в кармане пальто. Сзади меня крутился какой-то парень, cтapшеменя по возрасту. Когда я получил талон на обед и пошел в обеденный зал, хлеба в кармане не оказалось. Я, конечно, огорчился, сел к столу, и за тот же стол сел этот парень, достал мой хлеб и, нагло глядя на меня в упор, стал обедать с моим хлебом. Наверное, эта демонстрация увеличивала удовольствие oт украденного хлеба. А может быть, он рассчитывал позабавиться, когда я буду предъявлять ему свои претензии, а ведь не пойманный - не вор. Да к тому же мне можно было дать по шее за «голословное» обвинение. Но я смолчал и, по-моему, не рассказал об этом случае маме, чтобы её не огорчать. Это редкий запавший в память случай полнейшей атрофии человеческой совести, наряду с ботинками Игоря и мешком гнилой картошки.

Вспоминаются несколько приездов сослуживцев брата тети Шуры, солдат-шоферов, которые приезжали в Москву за военным снаряжением и останавливались у нас на ночевку. Устраивался общий ужин, шоферы выставляли свои припасы, мы варили картошку. Лакомством была американская тушенка и особенно колбасный фарш в консервных банках, открываемых с помощью ключика, а также соленое сало.»

«…Отопление в Кадашах, как я упоминал, было печное. Печка-«голландка» очень слабо нагревала комнату и требовала много дров, поэтому в первую же военную зиму в комнате поставили самодельную железную печку-«буржуйку», которую, по-моему, достал дядя Саша. Уже от пары тонких полешек она раскалялась докрасна, на ней же готовили еду. Однако тепло в комнате держалось только, пока топилась печка.

Перед следующей зимой мы с мамой решили поставить в комнате кирпичную печку-плиту. Где взять кирпич? Купить было невозможно. Я присмотрел большой штабель нового кирпича под аркой ворот дома в конце нашего переулка, в котором находилось бомбоубежище. И вот несколько вечеров, в темноте, мы с мамой воровали этот кирпич, нося его по нескольку штук в сумках. Кстати, в этом же доме помещался районный суд, к которому мимо нашего дома регулярно ездили «воронки» с заключенными, так что далеко нас, жуликов, доставлять не нужно было. И действительно, однажды нас «застукал» какой-то мужик, кирпичи мы из сумок выложили, но смогли уйти домой. Потом продолжили свое черное - благородное дело и заготовили необходимое количество кирпича. Где-то нашли печника, печка получилась на славу, тепло она держала до следующего дня, а на ее плите готовили.

Дрова покупались на дровяном складе на Ордынке, рядом с церковью «Всех скорбящих Радость». Надо было укараулить, когда появятся приличные дрова, побольше березовых, хотя их отпускали меньше половины, а остальные клали осиновые (а «осина не горит без керосина»). Для того чтобы привезти дрова, которые были метровой длины, домой, нанимали мужика с ручной тележкой, либо с телегой, запряженной лошадью. Во дворе был сарай для дров. Пилкой дров занимались мы с мамой, а колол дрова я. Пилили их на нашей маленькой кухне, на опрокинутой табуретке двуручной пилой. Сил было мало у обоих, то и дело выясняли, кто из нас плохо тянет пилу. Однажды дядя Саша достал великолепных сосновых дров, толстых, диаметром 30-50 сантиметров, по-моему, уже напиленных. Поленья были и толстые, и сучковатые, так что их колка доставляла мне много хлопот. Засадив в полено топор, я часто не мог сам его вытащить обратно и дожидался, пока по двору пройдет какой-нибудь мужчина. Но горели они отлично.

Пока я был маленький и умещался в корыте, мама мыла меня дома. Воду грели в двухведерном самоваре, с которым связано событие, чуть было не кончившееся трагически. По-видимому, рано сняли трубу и заглушили самовар, в котором еще оставались тлеющие угли. Мы почувствовали запах угарного газа, когда уже в помещении стояла голубоватая дымка, и у нас началось головокружение. У мамы хватило сил вытащить нас с братом (бабушки, по-моему, уже не было в живых, а тетя Шура и дядя Саша были на работе) в коридор, дверь из которого вела уже во двор, состояние у всех нас было то ли обморочное, то ли близкое к этому.

Когда я подрос, стал ходить в Кадашевские бани, которые находились в конце нашего переулка, поначалу с нашим дворником. Это был симпатичный старичок, в круглых очках, обмотанных веревочкой, мастеривший в своей сторожке, где он и жил, фанерные, как он их называл, саквояжи. Мне нравилось сидеть рядом с ним, подавать ему гвозди, которые он по несколько штук держал между губами, чтобы удобнее было их брать по одному. Он также и сапожничал, делая мелкий ремонт.»

«… Наши Кадаши (1-й, 2-й, 3-й Кадашевские переулки, Кадашевский тупик и Кадашевская набережная) были, если и не таким бандитским районом, как, например, Марьина Роща, но местных уголовников тоже хватало. На набережной, по обе стороны от нашего переулка, стояли двухэтажные дома, принадлежавшие до революции ломовым извозчикам, в которых во времена моего детства жили их многочисленные потомки, задававшие тон среди шпаны всей округи. Я уже упоминал о бандитском гнезде в доме № 1 по нашему переулку, мужское население которого осуществляло ротацию между тюрьмой и волей. Наш дом с ними тягаться не мог, но в каждой квартире подрастающий парень «садился». Кумушки во дворе рассчитывали, когда подойдет и моя очередь, самого младшего. Но в квартире над нами, на втором этаже, было уже два «сидельца», итого 4 человека на 4 квартиры нашего дома, так что лимит, по-видимому, оказался исчерпанным, и меня эта участь миновала.

Большим развлечением были для нас, ребят, военные парады, а позже и салюты. Военная техника, прежде всего танки, после Красной площади проходила по Ордынке, которую от нашего дома отделял недлинный 2-й Кадашевский переулок. На тротуарах Ордынки выстраивался народ. Помню, однажды произошел несчастный случай в метрах 30-50 от меня: танк не вписался в поворот Ордынки после моста через Канаву и, замедляя ход, стал наезжать на расступающуюся перед ним толпу, срезав деревянный столб уличного освещения. Концом этого столба, повисшего на проводах, тяжело травмировало женщину, о других пострадавших я не слышал.

О дне 7 ноября 1941 года остались в памяти большие снежные сугробы по краям улицы на Ордынке и мороз около 25 градусов, что было большой редкостью для этого дня, а вот проходила ли бронетехника по Ордынке в этот день, я не помню.

Первый салют в Москве был произведен после завершения Курской битвы, в ознаменование освобождения от немцев Орла и Белгорода (5 августа 1943 года). Помню, что первый салют отличался от последующих тем, что артиллерийские залпы сопровождались не фейерверком разноцветных ракет, а пулеметными очередями трассирующих (светящихся) пуль, которые крест-накрест перечеркивали ночное небо. Потом говорили, что эти пули на излете ранили находившихся на улицах многочисленных зрителей салюта, поэтому от их использования отказались.

Второй салют был произведен в честь освобождения Харькова. Вскоре салюты стали сопровождаться лучами прожекторов, которые то передвигались в определенном порядке по небу, то замирали в виде перекрестий или свечками. Обычно прожектора везли на места их дислокации в день салюта еще засветло, так что о предстоящем салюте мы знали еще до объявления по радио приказа Верховного Главнокомандующего (Сталина), который передавался ближе к вечеру. На завершающем этапе войны бывали случаи, когда в день производилось два салюта. Во время салютов на аэростатах поднимали видные с Кадашевской набережной, откуда мы смотрели салюты, огромный цветной портрет Сталина и красный флаг, освещаемые прожекторами.

Запомнился случай на улице, когда я шел с Игорем, держа его за руку, и на мне был пионерский красный галстук. Навстречу шла пигалица-девчонка, тоже с галстуком. Поравнявшись с нами, она задиристо потребовала: «Пионер, ответь за галстук!». Я стушевался и ничего не смог сказать ей в ответ. Оказывается, нужно было ответить (один из вариантов): «Не тронь рабочую кровь, оставь ее в покое!».

Как-то зимой, в сильный мороз, я шел по улице, не опустив шапку на уши. Вдруг встречная женщина говорит мне, что уши у меня совсем белые. Я потрогал их, а они твердые. Когда пришел домой и стал их растирать, уши посинели и распухли так, что колыхались при ходьбе. Спустя некоторое время уши пришли в норму, но с тех пор даже при слабом морозе они мерзнут и требуют растирания до появления ощущения теплоты.

Летом 1944 года все жители нашего дома испытали сильное потрясение во время пожара дома, однотипного с нашим, который находился по другую сторону нашего небольшого двора. Дом загорелся от неаккуратного обращения с примусом, заправленным бензином, деревянный второй этаж сгорел дотла, а жар был такой, что нельзя было высунуться из двери нашей квартиры во двор. Когда следующим летом дом восстанавливали, а я крутился около тесавших бревна плотников, собирая щепки для топки печки, по радио было объявлено об атомной бомбардировке американцами Хиросимы. Эта новость, по-видимому, так поразила меня, что память детально запечатлела ту обстановку, в которой я ее услышал.

Хорошо помню День Победы. Накануне вечером, 8 мая 1945 года, все напряженно ждали сообщения по радио о капитуляции Германии, ведь Берлин был взят еще 2 мая. Завершение войны, сбрасывая колоссальное напряжение четырех военных лет, в то же время как бы проводило черту, отделяя выживших от погибших. Мама плакала. Днем мы все втроем ходили в столовую при школе № 7, а вечером пошли к Красной площади смотреть салют. Кстати, салют был еще и днем 9 мая в честь освобождения Праги. Однако, увидев столпотворение на Красной площади, мы туда решили не протискиваться.

Мама долго уверяла себя и нас с братом, что отец еще может объявиться после освобождения из возможного плена и последующих наших лагерей (слухи о переправке освобожденных из немецкого плена наших солдат в советские концлагеря ходили в народе). Но в то же время она, по-моему, осознавала призрачность таких надежд после Смоленско-Вяземской «мясорубки» 1941 года. Признаюсь, что у меня была своя, полумистическая, версия судьбы отца на войне. Еще во время войны мне снился повторяющийся сон: на каком-то темном пустыре я вижу одинокую фигуру человека, который вдруг взмахивает обеими руками и корчится, будто расстреливаемый. Я для себя сделал вывод, что это была весть о гибели отца. Маме, да и вообще никому, я об этом, конечно, не говорил.

В 1947 году была отменена карточная система и проведена денежная реформа с обменом денег в соотношении 10:1, кроме звонкой монеты, которая за некоторое время до обмена начисто исчезла из обращения. Помню, в трамвае, на котором я иногда ездил в школу, кондуктор брала с каждого пассажира вместо 15 копеек 1 рубль, не давая сдачи и не позволяя платить одному за несколько человек. И до отмены карточек существовала свободная продажа продуктов в так называемых коммерческих магазинах, но цены в них были фантастические…»

Так мы и стали жить втроём…Такими нас заснял неизвестный мне фотограф где-то в 1945 году

А в 1950 году газета «Комсомольская правда» разразилась передовой статьёй «Твой младший брат». 

Это, конечно, не обо мне, младшем, а о моём СТАРШЕМ брате Юре, с которым мы жили мирно, дружески, по-братски, даже разъехавшись по разным семейным квартирам, изредка, к сожалению, встречаясь и навещая нашу маму вплоть до 1981 года…К нашему приходу всегда ждали нас горячие пирожки с мясом или что-нибудь другое вкусное, своего приготовления.

И одна из последних совместных фотографий двух братьев, сыновей повшего без вести московского ополченца, 2019 год. - И.М.