Выпускники
Курского Дальневосточного
Уссурийского СВУ

Предисловие.

Воспоминания о военном московском детстве, хранящиеся в нашем семейном архиве, написал в 2003 году мой старший брат Юрий Владимирович Меликов, доктор физико-математических наук, профессор МГУ, лауреат Государственной премии СССР по физике.

Представленный фрагмент относится к военному времени и является отрывком из более полных его воспоминаний об исторических фактах жизни нашей семьи, запомнившихся ему с детства. Рано повзрослевшему мальчику из простой московской семьи на начало войны было восемь лет, и его память сохранила много подробностей бытового характера военного московского времени. Мне в это время было два с половиной года, и, конечно, я начало войны не помню.

Именно так началась война для нашей семьи.Наш отец пропал без вести осенью 1941 года под Вязьмой...

<…> Родился я 4 апреля 1933 года в доме № 4, квартире № 4 в 1-м Кадашевском переулке, расположенном рядом с Лаврушинским переулком, где находится Третьяковская галерея, и прожил там 24 года. Наш дом, построенный после пожара Москвы 1812 года, был двухэтажный, с каменным первым этажом и деревянным вторым, имел по две трехкомнатные коммунальные квартиры на каждом этаже и еще полуподвал, который, по крайней мере, до войны был жилым. Раньше дом принадлежал купцам Головкиным, которые продолжали жить в нём и после «уплотнения», на втором этаже в одной комнате, и во время войны тоже. Помню, мы их звали «дядя Петя и тётя Катя».

Наша квартира находилась на первом этаже, в ней жили семьи родственников. У нас была комната площадью 18 кв. м, в которой жили пять человек: отец Владимир Александрович Меликов, мать Любовь Никитична Меликова-Панина, моя прабабушка, я и мой младший брат Игорь, родившийся 10 января 1939 года. В двух других комнатах, меньших по площади, жили мамин брат Александр Никитич с женой и двумя дочерьми и мамин брат Виктор Никитич с женой. Это относится к довоенному времени. Удобства были минимальные: кухня крошечная, да еще проходная, газа не было, и готовили на керосинках, отопление было печное (газ и центральное отопление появились в 50-е годы).

Наша семья жила весьма и весьма скромно, хотя питались, по-видимому, нормально. Уровень материального достатка могут характеризовать такие факты. Очень долго, наверное, в память о своей армейской службе в 1926-1928 годах, отец реализовывал свою мечту: почему-то ему хотелось иметь хромовые сапоги и к ним брюки-галифе, которые купить было невозможно, и они делались на заказ. Когда, наконец, всё было готово, началась война, так что обновить их ему не удалось. Зато они нам очень пригодились во время войны для обмена на продукты. 

Другой факт показывает, какими ценностями располагала наша семья. В письме из армии летом 1941 года, когда мама с детьми находилась в деревне, отец советовал ей перевезти из Москвы в деревню наиболее ценные вещи: все зимние пальто, его костюм, а хорошо бы и валенки. Вот и все ценности. Кстати, этот костюм был моим выходным костюмом при окончании школы и в университете. 

Перед самой войной, уже в 1941 году, мы всей семьёй впервые сфотографировались в фотоателье. Маме эта фотокарточка сразу очень не понравилась: и отец, и мама, и даже двухлетний Игорь выглядят на ней очень печальными («как на похоронах» - говорила мама), только у меня спокойное, не напряжённое выражение лица. Что это? Предчувствие беды? 

Мое детство четко делится на довоенное и период войны, причём это в гораздо большей степени определяется условиями жизни, а не возрастными различиями. Из довоенного периода память выуживает отдельные фрагменты, события военного времени сохранились в ней полнее и лучше.

…Момент, когда мы узнали о начале войны, отпечатался в памяти настолько четко и детально, что эта картина и сейчас, спустя 62 года (в 2003 году – И.М. – И.Меликов), ясно стоит перед глазами. В воскресенье, 22 июня 1941 года, часов в десять утра мы с отцом пошли за продуктами для предстоящей поездки на дачу в большой гастроном рядом с Домом правительства (знаменитый «Дом на набережной») и кинотеатром «Ударник». Помню, что мама наказывала нам обязательно купить топлёное масло. Магазин был полон, мы встали в длинную очередь. Вдруг какое-то оживление, все повернули головы в одну сторону, к вбежавшему с улицы взрослому парню, который, продвигаясь в толпе, выкрикивал: «Война! Война с Германией!». 

Мы с отцом бросились домой, так ничего и не купив. В нашу квартиру до войны радиотрансляция не была проведена, но у дяди Саши, маминого брата, был радиоприемник. По нему только что передали выступление Молотова - председателя Совнаркома, правительства СССР, в котором он сообщил о вероломном нападении без объявления войны (в нарушение заключенного в 1939 году пакта о ненападении) на нашу страну фашистской Германии. Стали собирать общее тревожно-прощальное застолье. 

Вдруг дядя Витя, второй брат мамы, увидев в окно идущего по двору постороннего мужчину, говорит: «Это за мной!». И действительно, тот вошел в нашу квартиру и вручил дяде Вите мобилизационную повестку. По профессии дядя Витя был шофер, и его призывали в действующую армию и в «польскую кампанию», как у нас называли освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии осенью 1939 года, и в финскую войну зимой 1939-40 годов. Ему было 32 года, он был самым молодым мужчиной в нашей квартире. Помню, придя с финской войны, он рассказывал, что финны применяли массовое минирование, в том числе различных предметов, лежащих на виду, а также использовали снайперов, что для наших войск было в диковинку. И в Отечественную войну дядя Витя был призван в первый же день, так что подготовка застолья пришлась кстати. (Виктор Панин пропал без вести осенью 1941 года).

Запомнились наивные, как я сейчас понимаю, пожелания женщин нашей квартиры на проводах дяди Вити. Дело в том, что брат жены дяди Вити Николай Ермаков был кадровым военным, в то время, наверно, лейтенантом. Так вот говорили, что хорошо бы Виктор попал под начало к Николаю, «тогда он будет сыт». Если оставить в стороне нереальность такого пожелания, то сама его суть отражала знакомую по послереволюционному времени голодуху, а о масштабах предстоящей мясорубки начавшейся войны, как на фронте, так и в тылу, представлений ещё никто не имел. Дядя Витя пропал без вести осенью 1941 года.

Вся наша семья оставалась в Москве еще около десяти дней. За это время дважды объявлялась воздушная тревога, каждый раз поздно вечером. Мы всей семьёй ходили в бомбоубежище, которое находилось в подвале большого дома в конце нашего переулка (бабушка, конечно, оставалась дома). С собой брали маленький чемоданчик, размером чуть больше дамской сумочки, в котором были документы, деньги, бутылочка с водой. Спускаться в убежище приходилось по узкой крутой лестнице, народ напирал, внизу была теснота. И все это ещё под вой сирены, оповещавшей о воздушной тревоге. В общем, состояние было панически-тошнотное, и, я думаю, не только у меня. Ходили слухи, что первая тревога была учебной, а во время второй была слышна стрельба зенитных орудий. 

В районе первого июля отец перевез маму с детьми из Москвы за город, по-видимому, родители полагали, что вне Москвы будет безопаснее. Ехать в деревню Рузино, на северо-запад от Москвы, где мы обычно снимали «дачу», посчитали опасным, так что денежный залог, выданный весной хозяину дома, пропал. По совету одной знакомой поехали в деревню Кузьминки, станция Барыбино Павелецкой железной дороги, всё-таки направление не на запад, а на юг от Москвы. В деревне мы сняли комнату у хозяев дома по фамилии Воронины, которые были весьма зажиточные, с крепким хозяйством, однако за всё время жизни у них, до середины сентября, они не продали нам ни одного килограмма картошки - берегли для себя. 

После первого с начала войны выступления Сталина по радио, которое было 3 июля (больше 10 дней он молчал, приходил в себя!), началось формирование народного ополчения из мужчин непризывного возраста. Отец вступил в ополчение уже 5 июля, хотя у него имелась по должности «бронь». Им говорили, что ополченцы, пройдя обучение в полевых лагерях, будут охранять заводы, мосты и пр. в пределах Московской области. Как видно из его писем к нам в деревню, через три дня их подразделение расположилось у станции Сходня Ленинградской железной дороги, в лесу, в шалашах, причем ополченцы были в своей гражданской одежде. 

19 июля отец смог навестить нас в Барыбино, получив отпуск на несколько часов. Дома он нас не застал, поскольку приехал без предупреждения, час бегал по лесу и искал нас. Помню, гуляя в лесу, а стояла сильная жара, мы услышали, что кто-то кричит, зовет. Мама, словно её кольнуло, говорит нам с братом: «Это наш отец!». Отец, конечно, был в отчаянии - время отпуска истекает, а нас он никак не может отыскать. Вскоре после его возвращения в часть ополченцам выдали воинское обмундирование, а свою гражданскую одежду они отослали почтой по домам.

Последний раз я видел отца, когда он вырвался к нам в деревню накануне отправки их части в западном направлении. Он появился среди ночи, когда мы уже спали, в самых последних числах июля, и тут же уехал, так что спросонья я помню его очень смутно. 

Отец очень часто писал нам письма, открытки, которые довольно быстро, примерно за неделю доходили до нас. Всего мы получили 26 писем, написанных им с 6 июля по 30 сентября.  Из них можно понять маршрут следования их части: 6 августа - Волоколамск, 16 августа - Смоленская область, район Вязьмы, в адресе части теперь значится «действующая армия». С 10 сентября их часть, продвинувшись ещё немного на запад, остановилась. 

Отец, в соответствии со своей гражданской профессией главбуха, был назначен командовать отделением хозяйственного взвода батальона. Жили они в блиндажах, с наступлением осенних холодов стали мёрзнуть, он просил прислать какие-нибудь тёплые вещи, еда была простая, но достаточная, получали ополченцы по 30 рублей в месяц денежного довольствия, но страдали от недостатка курева, большим дефицитом были спички.<…>

Наш отец пропал без вести осенью 1941 года под Вязьмой...

Полный текст воспоминаний опубликован в книге: И.Меликов. «Ополченье, где ты? Отзовись!..» 1941. – М., 2018.